Интервью с Линор Горалик: «У меня есть периоды, когда я не пишу, и это — блаженные периоды»

В большом интервью порталу Literatura.today писательница, автор романа «Все, способные дышать дыхание», финалистка премии «Большая книга» и «НОС» рассказала, как начала писать книги, поделилась, над какими книгами и проектами сейчас работает и как справляется с творческими кризисами.

Линор, здравствуйте, позвольте начну знакомить наших читателей с вами немного издалека. Вы уже давно живёте в Израиле. Как попали на российский рынок, в российские издательства?

Когда я начала писать, я начала писать на русском языке. Для меня это было очень естественно, потому что мой круг общения в Израиле был русскоязычным. Первые свои тексты я писала, чтобы развлечь друзей и знакомых, — что-то писалось чуть ли не на спор, и результат был предсказуемо чудовищным. Но хорошая новость заключалась в том, что, когда я начала это делать, вдруг выяснилось, что: а) когда я пишу, — даже когда я пишу эти убогие тексты, — со мной происходит что-то, что мне очень важно; б) я не хочу, чтобы это развлекало моих друзей, — я хочу писать хорошо. К счастью или к несчастью, тексты вдруг стали огромной частью моей жизни.

Как издатели открыли вас?

Был такой прекрасный человек и писатель — Александр Житинский, светлая ему память. Он организовал в своё время ЛИТО имени Стерна, это была такая онлайновая штука, важная для меня — и, я думаю, еще для многих. Вот он любезно издал мою самую первую книгу — книгу тех самых чудовищных подростковых стихов (подростковых по уровню — хотя я была уже вполне взрослым человеком, просто начавшим писать поздно: то, что нормальные люди выписывают в шестнадцать и двигаются дальше, я писала в двадцать три). Некоторые книжки, которые Саша издавал, были очень хорошими, — ну, а ко мне он просто оказался незаслуженно добр; я невыразимою благодарна ему за поддержку, потому что, возможно, если бы тогда я не встретила его, я бросила бы всё это занятие.

Что в писательской работе особенно важно и ценно?

Лично для меня- то, что, если сделать текст, он перестаёт тебя мучить. То, что, какая бы ужасная мысль ни терзала тебя, как бы текст не проедал тебе голову, каким бы камнем идея ни лежала на сердце, если заставить себя написать текст, ты от всего этого освобождаешься. Это потрясающе.

Смогли бы когда-нибудь перестать писать?

Если бы все эти мысли перестали бы есть мой мозг, я бы перестала писать. У меня есть периоды, когда я не пишу, и это прекрасно.

То есть творческие кризисы для вас отнюдь не кризисы?

Это очень непростой вопрос.

У меня есть периоды, когда я не пишу, и это, с одной стороны, блаженные периоды: я не люблю писать, тексты даются мне тяжело (особенно это касается стихов), пребывать в мире собственных текстов для меня часто мучительно.

Не писать, конечно, куда как легче. Но и о другой стороне этого дела будет нечестным не сказать: конечно, написание текстов (как и работа с визуальным) давно стали частью моей идентичности, и я боюсь это потерять. Мысль «А что, если оно ушло навсегда?» (и снова это касается стихов в первую очередь) — очень тревожная и очень неприятная. Но пока вот обходится.

В этом году книга «Все способны дышать дыхание» вошла сразу в несколько шорт-листов российских литературных премий, что для вас, как для писателя, это значит?

Это огромная честь для меня, — и этого не ждешь, конечно: я как-то не могу связать эту часть с собой. В первую очередь это означает, что многие люди, которые очень для меня важны, прочли эту книгу, — а это ценнее премии. В остальном же я почти всегда не могу отделаться от ощущения, что писать текст — это шептать в вырытую в земле ямку, и даже когда он выходит книжкой — его никто не прочтет.

Как вы думаете, что могло так зацепить экспертов и критиков?

Я по-настоящему не знаю… У меня очень сложное отношение со своими текстами: я почти мгновенно их отчуждаю. Поскольку меня гонит вперед желание перестать жить в том мире, в котором происходит действие, я и перестаю. Следующий текст интересует меня гораздо больше законченного.

А над чем сейчас работаете?

Две книги. Одну я собираюсь закончить к середине января — это вторая детская книга из цикла про мир Венисаны; первая называлась «Холодная вода Венисаны», вторая будет называться «Двойные мосты Венисаны», это продолжение истории про девочку Агату, и я уже знаю, про что будет третья. А потом — у меня уже распланирован роман «Муса», про слона, идущего по России в подарок от турецкого султана русскому царю, и я уже знаю, какому издательству я его отдам: я обещала его Ирине Прохоровой (издательство «НЛО» — прим. ред.); пока в редакции ждут книгу на посмотреть, и если она понравится, то выйдет у них.

Вы коллекционируете истории, я имею в виду проект «PostPost.Media». Была ли какая-то история, которая зацепила настолько, что зародила идею художественного романа, основанного на событиях истории?

Нет, — хотя там масса историй, тянущих не то что на роман, а на сагу. Но у меня так, увы, бывает очень редко, — услышать историю и вырастить из неё произведение (хотя одна задумка такого рода у меня есть — но там «история» на в смысле «сюжет про людей», а в смысле «историческое событие»). С другой стороны, у меня есть цикл очень короткой прозы, который называется «Говорит», в котором есть немножко историй, основанных на каких-то реальных сюжетах, и в другом цикле — «Короче» — такое тоже случалось; но чаще я просто записываю замечательные истории за своими знакомыми и публикую их, как есть (так устроена книга «Вот, скажем…» и мой многолетний цикл «Сквозь пальцы» ).. Но в целом механизм «услышать историю и вырастить из неё роман» у меня, к сожалению, не работает.

Наверняка, в проекте «PostPost.Media» встречались авторы, у которых вы видели писательский потенциал, стали бы поддерживать и рекомендовать этим людям развиваться в писательском ремесле, как-то поддерживать?

Во мне нет наставнического начала. Я не умею говорить человеку: «Вы должны стать писателем» и учить его. Есть люди, которые это умеют, и они делают бесценную работу. Я так не умею, но очень часто нам присылают истории, за которыми, как минимум, виден сильный рассказчик. Но написать такому человеку: «Вы могли бы стать писателем», мне кажется диким вмешательством в его жизнь.

Я знаю, что вы помогаете поэтам писать их биографии. Что это за проект?

Да. Это проект, который называется «Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими». Он длится уже больше 10 лет, вышло два тома, и я работаю над третьим.

Я знаю, что большинство поэтов никогда не напишут автобиографию, а мне очень хочется, чтобы они рассказали о себе.

И я сажусь с поэтом, ставлю диктофон и начинаю с вопроса: «Расскажите, пожалуйста, о вашей семье до вас», а дальше мы движемся хронологически.

Иногда это одна встреча на 4 часа. Иногда мы полгода встречаемся с большими перерывами и разговариваем постепенно. После расшифровки я отдаю поэту неотредактированный текст — и дальше он волен делать с ним всё, что считает нужным.

Есть те, кто говорил: «Я передумал публиковать биографию» — и это их право. Есть те, кто редактировал текст до неузнаваемости — это их право. Потому что моя задача в этом проекте — дать человеку контроль над биографическим высказыванием. Это то, чего поэт почти никогда не получает. Обычно биографии поэтов пишутся за них. А мне хочется, чтобы у поэта была возможность рассказать о себе так, как он считает нужным.

Почему именно поэты?

Я люблю поэзию, я много её читаю, гораздо больше, чем прозу. Как-то так сложилось.

Кому из современных деятелей культуры вы бы поставили памятник?

Я даже не знаю, с кого начинать. Назову три имени — Александр Гаврилов, Илья Кукулин и Дмитрий Кузьмин. Может быть, я ужасно предвзята, потому что Саша Гаврилов — один из моих ближайших друзей, и с Ильей и Митей мы дружим много лет. Памятник всё-таки очень старый жанр, но, они заслуживают как минимум мемориальных досок за всё, что делают для современной литературы.

Прозу вы не читаете совсем?

К сожалению, нет. У меня нет никакого этому объяснения. Это многолетняя идиосинкразия: у меня не получается читать прозу, и меня это страшно огорчает. Я очень надеюсь, что это пройдет. Пока мое чтение — это нон-фикшн и поэзия.

Что из нон-фикшн читаете?

Во-первых, мне приходится много читать по теории моды: я стараюсь следить за новыми книгами, в том числе — за англоязычными. В остальном я выбираю чтение, которое доставляет мне удовольствие. Хочется сказать и про новую книгу Слёзкина, и про книги «Страдающее Средневековье» и «Апокалипсис Средневековья», и про «Страшные советские вещи», и про переводные «Голод и изобилие» и «Английский дом», и про «Врачей» Шервина Нуланда. А из поэзии я бы, безусловно, порекомендовала недавно вышедшие книги Льва Оборина, Михаила Гронаса и Юлия Гуголева, — они прекрасные.

Как вы находите время на все проекты, которые курируете?

С одной стороны, я не могу остановиться, — это невротическое поведение, и я отдаю себе в этом отчет: я не могу перестать работать и очень плохо умею отдыхать.

Для меня отдых — это читать что-нибудь не по работе или смотреть сериалы, но при этом, например, рисовать. Это плохо, в этом нет ничего хорошего.

Я делаю всё это, потому что, если я не делаю ничего, я испытываю тревогу и чувство вины. Я не жалуюсь, потому что моя жизнь прекрасна, Господь очень щедр ко мне. Но это не я замечательно собранный человек, который гордится тем, что многое делает. Я отдаю себе отчёт, что я — невротик, который не может остановиться. С другой стороны — какой-то элемент самодисциплины в этом тоже есть: конечно, бывают дни, когда приходится силком усаживать себя за ноутбук. Но это как раз нормально.

Опишите, пожалуйста, как вы представляете свою жизнь через десять лет?

Дай бог, такой же, как сейчас. Знаете, я очень счастливый человек. У меня всё хорошо. Дай Бог, чтобы через десять лет я была здесь же.

Я цела, у меня прекрасные друзья и замечательные родители, у меня есть работа, которую я люблю и которая меня кормит. Я могу писать свои тексты, делать свои картинки. Пусть всё будет, как есть. Я ничего больше не хочу.